Делай что должно, и будь что будет.
Мне приходят разные проф. рассылки. В одной из них - вот этот текст(( я не знаю его автора. Но не могу не поделиться..
Весёлый и могучий талант
читать дальше
В шестидесятые годы мы разговаривали цитатами из Бабеля. Сегодня уж мало осталось среди нас тех, кто привычно вставлял вот эти жемчужины в свою повседневную речь:
Маня, вы не на работе, холоднокровней, Маня…
Папаша, пожалуйста, выпивайте и закусывайте, пусть вас не волнует этих глупостей…
Забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе осень
Об чем думает такой папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде…
Никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя
Я смотрю на мир, как на луг в мае, по которому ходят женщины и кони
Сегодня Бабель выпал из поля зрения читателя. И похоже, почти забыт. Это, конечно, печально, но такова вообще нынче тенденция с классикой на читательском фронте. Теряет-то по большому счёту сам читатель. Что он теряет? Я собираюсь показать это с помощью Фазиля Искандера, Константина Паустовского и образца прозы юбиляра.
Ф. Искандер
МОГУЧЕЕ ВЕСЕЛЬЕ БАБЕЛЯ ( фрагменты)
Лет в тридцать, уже будучи членом Союза писателей, я впервые прочел Бабеля. Его только-только издали после реабилитации. Я, конечно, знал, что был такой писатель из Одессы, но ни строчки не читал.
Как сейчас помню, я присел с его книгой на крылечке нашего сухумского дома, открыл ее и был ослеплен ее стилистическим блеском.
Я чувствовал, что это прекрасная литература, но не понимал, почему и как проза становится поэзией высокого класса.
Разумеется, умом я понимал, что всякая хорошая литература поэтична. Во всяком случае -- должна быть. Но поэтичность Бабеля была очевидна и в более прямом смысле этого слова.
Фразы Бабеля можно цитировать бесконечно, как строчки поэта. Сейчас я думаю, что пружина его вдохновенных ритмов затянута слишком туго, он сразу берет слишком высокий тон, что затрудняет эффект нарастания напряжения, но тогда я этого не замечал. Одним словом, меня покорило его полнокровное черноморское веселье в почти неизменном сочетании с библейской печалью.
Один умный критик как-то в разговоре со мной выразил сомнение по поводу одесских рассказов Бабеля: можно ли воспевать бандитов?
Вопрос, конечно, не простой. Тем не менее литературная победа этих рассказов очевидна. Все дело в условиях игры, которые перед нами ставит художник. В том световом луче, которым Бабель высветил дореволюционную жизнь Одессы, у нас нет выбора: или Беня Крик -- или городовой, или богач Тартаковский -- или Беня Крик. Тут, мне кажется, тот же принцип, что и в народных песнях, воспевающих разбойников: идеализация орудия возмездия за несправедливость жизни.
В этих рассказах столько юмора, столько тонких и точных наблюдений, что профессия главного героя отступает на второй план, нас подхватывает мощный поток освобождения человека от уродливых комплексов страха, затхлых привычек, убогой и лживой добропорядочности.
Я думаю, что Бабель понимал искусство как праздник жизни, а мудрая печаль, время от времени приоткрывающаяся на этом празднике, не только не портит его, но и придает ему духовную подлинность. Печаль есть неизменный спутник познания жизни. Честно познавший печаль достоин честной радости. И эту радость людям приносит творческий дар нашего замечательного писателя ИсаакаЭммануиловича Бабеля.
К. Паустовский
РАССКАЗЫ О БАБЕЛЕ ( фрагменты)
В одном из номеров "Моряка" был напечатан рассказ под названием "Король". Под рассказом стояла подпись: "И. Бабель".
Рассказ был о том, как главарь одесских бандитов Бенцион (он же Беня) Крик насильно выдал замуж свою увядшую сестру Двойру за хилого и плаксивого вора. Вор женился на Двойре только из невыносимого страха перед Беней.
То был один из первых так называемых "молдаванских" рассказов Бабеля.
Молдаванкой в Одессе называлась часть города около товарной железнодорожной станции, где жили две тысячи одесских налетчиков и воров.
Чтобы лучше узнать жизнь Молдаванки, Бабель решил поселиться там на некоторое время у старого еврея Циреса, доживавшего свой век под крикливым гнетом жены, тети Хавы.
Рассказ "Король" был написан сжато и точно. Он бил в лицо свежестью, подобно воде, насыщенной углекислотой.
С юношеских лет я воспринимал произведения некоторых писателей как колдовство. После рассказа "Король" я понял, что еще один колдун пришел в нашу литературу и что все написанное этим человеком никогда не будет бесцветным и вялым.
В рассказе "Король" все было непривычно для нас. Не только люди и мотивы их поступков, но и неожиданные положения, неведомый быт, энергичный и живописный диалог. В этом рассказе существовала жизнь, ничем не отличавшаяся от гротеска. В каждой мелочи был заметен пронзительный глаз писателя. И вдруг, как неожиданный удар солнца в окно, в текст вторгался какой-нибудь изысканный отрывок или напев фразы, похожей на перевод с французского, -- напев размеренный и пышный.
В редакцию "Моряка" Бабеля привел Изя Лившиц. Я не встречал человека, внешне столь мало похожего на писателя, как Бабель. Сутулый, почти без шеи из-за наследственной одесской астмы, с утиным носом и морщинистым лбом, с маслянистым блеском маленьких глаз, он с первого взгляда не вызывал интереса. Но, конечно, только до той минуты, пока он не начинал говорить. Его можно было принять за коммивояжера или маклера.
Бабель пришел в редакцию "Моряка" с книгой рассказов Киплинга в руках. Бабель быстро перевел разговор на Киплинга, сказал, что надо писать такой же железной прозой, как Киплинг, и с полнейшей ясностью представлять себе все, что должно появиться из-под пера. Рассказу надлежит быть точным, как военное донесение или банковский чек. Его следует писать тем же твердым и прямым почерком, каким пишутся приказы и чеки. Такой почерк был, между прочим, у Киплинга.
И. Бабель
Одесские рассказы
КОРОЛЬ (фрагмент)
Венчание кончилось, раввин опустился в кресло, потом он вышел из комнаты и увидел столы, поставленные во всю длину двора. Их было так много, что они высовывали свой хвост за ворота на Госпитальную улицу. Перекрытые бархатом столы вились по двору, как змеи, которым на брюхо наложили заплаты всех цветов, и они пели густыми голосами — заплаты из оранжевого и красного бархата.
Квартиры были превращены в кухни. Сквозь закопченные двери било тучное пламя, пьяное и пухлое пламя. В его дымных лучах пеклись старушечьи лица, бабьи тряские подбородки, замусоленные груди. Пот, розовый, как кровь, розовый, как пена бешеной собаки, обтекал эти груды разросшегося, сладко воняющего человечьего мяса. Три кухарки, не считая судомоек, готовили свадебный ужин, и над ними царила восьмидесятилетняя Рейзл, традиционная, как свиток торы, крохотная и горбатая.
Перед ужином во двор затесался молодой человек, неизвестный гостям. Он спросил Беню
Крика. Он отвел Беню Крика в сторону.
— Слушайте, Король, — сказал молодой человек, — я имею вам сказать пару слов. Меня
послала тетя Хана с Костецкой…
— Ну, хорошо, — ответил Беня Крик, по прозвищу Король, — что это за пара слов?
— В участок вчера приехал новый пристав, велела вам сказать тетя Хана…
— Я знал об этом позавчера, — ответил Беня Крик. — Дальше.
— Пристав собрал участок и оказал участку речь…
— Новая метла чисто метет, — ответил Беня Крик. — Он хочет облаву. Дальше…
— А когда будет облава, вы знаете. Король?
— Она будет завтра.
— Король, она будет сегодня.
— Кто сказал тебе это, мальчик?
— Это сказала тетя Хана. Вы знаете тетю Хану?
— Я знаю тетю Хану. Дальше.
— …Пристав собрал участок и сказал им речь. «Мы должны задушить Беню Крика, — сказал
он, — потому что там, где есть государь император, там нет короля. Сегодня, когда Крик
выдает замуж сестру и все они будут там, сегодня нужно сделать облаву…»
— Дальше.
— …Тогда шпики начали бояться. Они сказали: если мы сделаем сегодня облаву, когда у
него праздник, так Беня рассерчает, и уйдет много крови. Так пристав сказал — самолюбие
мне дороже…
— Ну, иди, — ответил Король.
— Что сказать тете Хане за облаву.
— Скажи: Беня знает за облаву.
И он ушел, этот молодой человек. За ним последовали человека три из Бениных друзей. Они сказали, что вернутся через полчаса. И они вернулись через полчаса. Вот и все. За стол садились не по старшинству. Глупая старость жалка не менее, чем трусливая юность. И не по богатству. Подкладка тяжелого кошелька сшита из слез.
За столом на первом месте сидели жених с невестой. Это их день. На втором месте сидел Сендер Эйхбаум, тесть Короля. Это его право. Историю Сендера Эйхбаума следует знать, потому что это не простая история.
Как сделался Беня Крик, налетчик и король налетчиков, зятем Эйхбаума? Как сделался он зятем человека, у которого было шестьдесят дойных коров без одной? Тут все дело в налете. Всего год тому назад Беня написал Эйхбауму письмо.
***
«Мосье Эйхбаум, — написал он, — положите, прошу вас, завтра утром под ворота на Софийевскую, 17, — двадцать тысяч рублей. Если вы этого не сделаете, так вас ждет такое, что это не слыхано, и вся Одесса будет о вас говорить. С почтением Беня Король». Три письма, одно яснее другого, остались без ответа. Тогда Беня принял меры. Они пришли ночью — девять человек с длинными палками в руках. Палки были обмотаны просмоленной паклей. Девять пылающих звезд зажглись на скотном дворе Эйхбаума. Беня отбил замки у сарая и стал выводить коров по одной. Их ждал парень с ножом. Он опрокидывал корову с одного удара и погружал нож в коровье сердце. На земле, залитой кровью, расцвели факелы, как огненные розы, и загремели выстрелы. Выстрелами Беня отгонял работниц, сбежавшихся к коровнику. И вслед за ним и другие налетчики стали стрелять в воздух, потому что если не стрелять в воздух, то можно убить человека. И вот, когда шестая корова с предсмертным мычанием упала к ногам Короля, — тогда во двор в одних кальсонах выбежал Эйхбаум и спросил:
— Что с этого будет, Беня?
— Если у меня не будет денег — у вас не будет коров, мосье Эйхбаум. Это дважды два.
— Зайди в помещение, Беня.
И в помещении они договорились. Зарезанные коровы были поделены ими пополам. Эйхбауму была гарантирована неприкосновенность и выдано в том удостоверение с печатью. Но чудо пришло позже.
Во время налета, в ту грозную ночь, когда мычали подкалываемые коровы, и телки скользили в материнской крови, когда факелы плясали, как черные девы, и бабы-молочницы шарахались и визжали под дулами дружелюбных браунингов, — в ту грозную ночь во двор выбежала в вырезной рубашке дочь старика Эйхбаума — Циля. И победа Короля стала его поражением.
Через два дня Беня без предупреждения вернул Эйхбауму все забранные деньги и после этого явился вечером с визитом. Он был одет в оранжевый костюм, под его манжеткой сиял бриллиантовый браслет; он вошел в комнату, поздоровался и попросил у Эйхбаума руки его дочери Цили. Старика хватил легкий удар, но он поднялся. В старике было еще жизни лет на двадцать. — Слушайте, Эйхбаум, — сказал ему Король, — когда вы умрете, я похороню вас на первом еврейском кладбище, у самых ворот. Я поставлю вам, Эйхбаум, памятник из розового мрамора. Я сделаю вас старостой Бродской синагоги. Я брошу специальность, Эйхбаум, и поступлю в ваше дело компаньоном. У нас будет двести коров, Эйхбаум. Я убью всех молочников, кроме вас. Вор не будет ходить по той улице, на которой вы живете. Я выстрою вам дачу на шестнадцатой станции… И вспомните, Эйхбаум, вы ведь тоже не были в молодости раввином. Кто подделал завещание, не будем об этом говорить громко?.. И зять у вас будет Король, не сопляк, а Король, Эйхбаум…
И он добился своего, Беня Крик, потому что он был страстен, а страсть владычествует над мирами. Новобрачные прожили три месяца в тучной Бессарабии, среди винограда, обильной пищи и любовного пота. Потом Беня вернулся в Одессу для того, чтобы выдать замуж сорокалетнюю сестру свою Двойру, страдающую базедовой болезнью. И вот теперь, рассказав историю Сендера Эйхбаума, мы можем вернуться на свадьбу Двойры Крик, сестры Короля.
полный текст рассказа Король http://www.erlib.com/Исаак_Бабель/Одесские_рассказы/1/
Подробно с жизнеописанием юбиляра читатели могут познакомиться
тут
http://www.c-cafe.ru/days/bio/2/073.php
Весёлый и могучий талант
читать дальше
В шестидесятые годы мы разговаривали цитатами из Бабеля. Сегодня уж мало осталось среди нас тех, кто привычно вставлял вот эти жемчужины в свою повседневную речь:
Маня, вы не на работе, холоднокровней, Маня…
Папаша, пожалуйста, выпивайте и закусывайте, пусть вас не волнует этих глупостей…
Забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе осень
Об чем думает такой папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде…
Никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя
Я смотрю на мир, как на луг в мае, по которому ходят женщины и кони
Сегодня Бабель выпал из поля зрения читателя. И похоже, почти забыт. Это, конечно, печально, но такова вообще нынче тенденция с классикой на читательском фронте. Теряет-то по большому счёту сам читатель. Что он теряет? Я собираюсь показать это с помощью Фазиля Искандера, Константина Паустовского и образца прозы юбиляра.
Ф. Искандер
МОГУЧЕЕ ВЕСЕЛЬЕ БАБЕЛЯ ( фрагменты)
Лет в тридцать, уже будучи членом Союза писателей, я впервые прочел Бабеля. Его только-только издали после реабилитации. Я, конечно, знал, что был такой писатель из Одессы, но ни строчки не читал.
Как сейчас помню, я присел с его книгой на крылечке нашего сухумского дома, открыл ее и был ослеплен ее стилистическим блеском.
Я чувствовал, что это прекрасная литература, но не понимал, почему и как проза становится поэзией высокого класса.
Разумеется, умом я понимал, что всякая хорошая литература поэтична. Во всяком случае -- должна быть. Но поэтичность Бабеля была очевидна и в более прямом смысле этого слова.
Фразы Бабеля можно цитировать бесконечно, как строчки поэта. Сейчас я думаю, что пружина его вдохновенных ритмов затянута слишком туго, он сразу берет слишком высокий тон, что затрудняет эффект нарастания напряжения, но тогда я этого не замечал. Одним словом, меня покорило его полнокровное черноморское веселье в почти неизменном сочетании с библейской печалью.
Один умный критик как-то в разговоре со мной выразил сомнение по поводу одесских рассказов Бабеля: можно ли воспевать бандитов?
Вопрос, конечно, не простой. Тем не менее литературная победа этих рассказов очевидна. Все дело в условиях игры, которые перед нами ставит художник. В том световом луче, которым Бабель высветил дореволюционную жизнь Одессы, у нас нет выбора: или Беня Крик -- или городовой, или богач Тартаковский -- или Беня Крик. Тут, мне кажется, тот же принцип, что и в народных песнях, воспевающих разбойников: идеализация орудия возмездия за несправедливость жизни.
В этих рассказах столько юмора, столько тонких и точных наблюдений, что профессия главного героя отступает на второй план, нас подхватывает мощный поток освобождения человека от уродливых комплексов страха, затхлых привычек, убогой и лживой добропорядочности.
Я думаю, что Бабель понимал искусство как праздник жизни, а мудрая печаль, время от времени приоткрывающаяся на этом празднике, не только не портит его, но и придает ему духовную подлинность. Печаль есть неизменный спутник познания жизни. Честно познавший печаль достоин честной радости. И эту радость людям приносит творческий дар нашего замечательного писателя ИсаакаЭммануиловича Бабеля.
К. Паустовский
РАССКАЗЫ О БАБЕЛЕ ( фрагменты)
В одном из номеров "Моряка" был напечатан рассказ под названием "Король". Под рассказом стояла подпись: "И. Бабель".
Рассказ был о том, как главарь одесских бандитов Бенцион (он же Беня) Крик насильно выдал замуж свою увядшую сестру Двойру за хилого и плаксивого вора. Вор женился на Двойре только из невыносимого страха перед Беней.
То был один из первых так называемых "молдаванских" рассказов Бабеля.
Молдаванкой в Одессе называлась часть города около товарной железнодорожной станции, где жили две тысячи одесских налетчиков и воров.
Чтобы лучше узнать жизнь Молдаванки, Бабель решил поселиться там на некоторое время у старого еврея Циреса, доживавшего свой век под крикливым гнетом жены, тети Хавы.
Рассказ "Король" был написан сжато и точно. Он бил в лицо свежестью, подобно воде, насыщенной углекислотой.
С юношеских лет я воспринимал произведения некоторых писателей как колдовство. После рассказа "Король" я понял, что еще один колдун пришел в нашу литературу и что все написанное этим человеком никогда не будет бесцветным и вялым.
В рассказе "Король" все было непривычно для нас. Не только люди и мотивы их поступков, но и неожиданные положения, неведомый быт, энергичный и живописный диалог. В этом рассказе существовала жизнь, ничем не отличавшаяся от гротеска. В каждой мелочи был заметен пронзительный глаз писателя. И вдруг, как неожиданный удар солнца в окно, в текст вторгался какой-нибудь изысканный отрывок или напев фразы, похожей на перевод с французского, -- напев размеренный и пышный.
В редакцию "Моряка" Бабеля привел Изя Лившиц. Я не встречал человека, внешне столь мало похожего на писателя, как Бабель. Сутулый, почти без шеи из-за наследственной одесской астмы, с утиным носом и морщинистым лбом, с маслянистым блеском маленьких глаз, он с первого взгляда не вызывал интереса. Но, конечно, только до той минуты, пока он не начинал говорить. Его можно было принять за коммивояжера или маклера.
Бабель пришел в редакцию "Моряка" с книгой рассказов Киплинга в руках. Бабель быстро перевел разговор на Киплинга, сказал, что надо писать такой же железной прозой, как Киплинг, и с полнейшей ясностью представлять себе все, что должно появиться из-под пера. Рассказу надлежит быть точным, как военное донесение или банковский чек. Его следует писать тем же твердым и прямым почерком, каким пишутся приказы и чеки. Такой почерк был, между прочим, у Киплинга.
И. Бабель
Одесские рассказы
КОРОЛЬ (фрагмент)
Венчание кончилось, раввин опустился в кресло, потом он вышел из комнаты и увидел столы, поставленные во всю длину двора. Их было так много, что они высовывали свой хвост за ворота на Госпитальную улицу. Перекрытые бархатом столы вились по двору, как змеи, которым на брюхо наложили заплаты всех цветов, и они пели густыми голосами — заплаты из оранжевого и красного бархата.
Квартиры были превращены в кухни. Сквозь закопченные двери било тучное пламя, пьяное и пухлое пламя. В его дымных лучах пеклись старушечьи лица, бабьи тряские подбородки, замусоленные груди. Пот, розовый, как кровь, розовый, как пена бешеной собаки, обтекал эти груды разросшегося, сладко воняющего человечьего мяса. Три кухарки, не считая судомоек, готовили свадебный ужин, и над ними царила восьмидесятилетняя Рейзл, традиционная, как свиток торы, крохотная и горбатая.
Перед ужином во двор затесался молодой человек, неизвестный гостям. Он спросил Беню
Крика. Он отвел Беню Крика в сторону.
— Слушайте, Король, — сказал молодой человек, — я имею вам сказать пару слов. Меня
послала тетя Хана с Костецкой…
— Ну, хорошо, — ответил Беня Крик, по прозвищу Король, — что это за пара слов?
— В участок вчера приехал новый пристав, велела вам сказать тетя Хана…
— Я знал об этом позавчера, — ответил Беня Крик. — Дальше.
— Пристав собрал участок и оказал участку речь…
— Новая метла чисто метет, — ответил Беня Крик. — Он хочет облаву. Дальше…
— А когда будет облава, вы знаете. Король?
— Она будет завтра.
— Король, она будет сегодня.
— Кто сказал тебе это, мальчик?
— Это сказала тетя Хана. Вы знаете тетю Хану?
— Я знаю тетю Хану. Дальше.
— …Пристав собрал участок и сказал им речь. «Мы должны задушить Беню Крика, — сказал
он, — потому что там, где есть государь император, там нет короля. Сегодня, когда Крик
выдает замуж сестру и все они будут там, сегодня нужно сделать облаву…»
— Дальше.
— …Тогда шпики начали бояться. Они сказали: если мы сделаем сегодня облаву, когда у
него праздник, так Беня рассерчает, и уйдет много крови. Так пристав сказал — самолюбие
мне дороже…
— Ну, иди, — ответил Король.
— Что сказать тете Хане за облаву.
— Скажи: Беня знает за облаву.
И он ушел, этот молодой человек. За ним последовали человека три из Бениных друзей. Они сказали, что вернутся через полчаса. И они вернулись через полчаса. Вот и все. За стол садились не по старшинству. Глупая старость жалка не менее, чем трусливая юность. И не по богатству. Подкладка тяжелого кошелька сшита из слез.
За столом на первом месте сидели жених с невестой. Это их день. На втором месте сидел Сендер Эйхбаум, тесть Короля. Это его право. Историю Сендера Эйхбаума следует знать, потому что это не простая история.
Как сделался Беня Крик, налетчик и король налетчиков, зятем Эйхбаума? Как сделался он зятем человека, у которого было шестьдесят дойных коров без одной? Тут все дело в налете. Всего год тому назад Беня написал Эйхбауму письмо.
***
«Мосье Эйхбаум, — написал он, — положите, прошу вас, завтра утром под ворота на Софийевскую, 17, — двадцать тысяч рублей. Если вы этого не сделаете, так вас ждет такое, что это не слыхано, и вся Одесса будет о вас говорить. С почтением Беня Король». Три письма, одно яснее другого, остались без ответа. Тогда Беня принял меры. Они пришли ночью — девять человек с длинными палками в руках. Палки были обмотаны просмоленной паклей. Девять пылающих звезд зажглись на скотном дворе Эйхбаума. Беня отбил замки у сарая и стал выводить коров по одной. Их ждал парень с ножом. Он опрокидывал корову с одного удара и погружал нож в коровье сердце. На земле, залитой кровью, расцвели факелы, как огненные розы, и загремели выстрелы. Выстрелами Беня отгонял работниц, сбежавшихся к коровнику. И вслед за ним и другие налетчики стали стрелять в воздух, потому что если не стрелять в воздух, то можно убить человека. И вот, когда шестая корова с предсмертным мычанием упала к ногам Короля, — тогда во двор в одних кальсонах выбежал Эйхбаум и спросил:
— Что с этого будет, Беня?
— Если у меня не будет денег — у вас не будет коров, мосье Эйхбаум. Это дважды два.
— Зайди в помещение, Беня.
И в помещении они договорились. Зарезанные коровы были поделены ими пополам. Эйхбауму была гарантирована неприкосновенность и выдано в том удостоверение с печатью. Но чудо пришло позже.
Во время налета, в ту грозную ночь, когда мычали подкалываемые коровы, и телки скользили в материнской крови, когда факелы плясали, как черные девы, и бабы-молочницы шарахались и визжали под дулами дружелюбных браунингов, — в ту грозную ночь во двор выбежала в вырезной рубашке дочь старика Эйхбаума — Циля. И победа Короля стала его поражением.
Через два дня Беня без предупреждения вернул Эйхбауму все забранные деньги и после этого явился вечером с визитом. Он был одет в оранжевый костюм, под его манжеткой сиял бриллиантовый браслет; он вошел в комнату, поздоровался и попросил у Эйхбаума руки его дочери Цили. Старика хватил легкий удар, но он поднялся. В старике было еще жизни лет на двадцать. — Слушайте, Эйхбаум, — сказал ему Король, — когда вы умрете, я похороню вас на первом еврейском кладбище, у самых ворот. Я поставлю вам, Эйхбаум, памятник из розового мрамора. Я сделаю вас старостой Бродской синагоги. Я брошу специальность, Эйхбаум, и поступлю в ваше дело компаньоном. У нас будет двести коров, Эйхбаум. Я убью всех молочников, кроме вас. Вор не будет ходить по той улице, на которой вы живете. Я выстрою вам дачу на шестнадцатой станции… И вспомните, Эйхбаум, вы ведь тоже не были в молодости раввином. Кто подделал завещание, не будем об этом говорить громко?.. И зять у вас будет Король, не сопляк, а Король, Эйхбаум…
И он добился своего, Беня Крик, потому что он был страстен, а страсть владычествует над мирами. Новобрачные прожили три месяца в тучной Бессарабии, среди винограда, обильной пищи и любовного пота. Потом Беня вернулся в Одессу для того, чтобы выдать замуж сорокалетнюю сестру свою Двойру, страдающую базедовой болезнью. И вот теперь, рассказав историю Сендера Эйхбаума, мы можем вернуться на свадьбу Двойры Крик, сестры Короля.
полный текст рассказа Король http://www.erlib.com/Исаак_Бабель/Одесские_рассказы/1/
Подробно с жизнеописанием юбиляра читатели могут познакомиться
тут
http://www.c-cafe.ru/days/bio/2/073.php
@темы: Чужое, Разговорчики в строю
-
-
13.07.2009 в 19:05ой, про меня))))
-
-
13.07.2009 в 22:14— Скажи: Беня знает за облаву.
Ну что... дайте слово одесситу.
Нет, не мне, а самому Королю о Бабеле.
-
-
14.07.2009 в 00:25-
-
15.01.2010 в 14:34